Жане – один из тех мыслителей, для которых память – одна из основополагающих психических функций. Если во времена именитого соотечественника Жане, Р. Декарта, память играла второстепенную роль , то в конце XIX начале XX века она стала одной из наиболее изучаемых психических функций как в философской традиции (А. Бергсон говорил о памяти как о точке соприкосновения духа и материи), так и психологической (например, исследования Т. Рибо, А. Бине, А. Пьерона, П.Бэлларда, Г. Эббингауза, А. Йоста, и т.д.). Жане уже в «L’automatisme рsychologique» (1889) утверждал, что «память следует считать самым важным явлением нашей психической организации, и ничтожные даже ее изменения оказывают огромное влияние на всю нашу психику» [Жане, 1913, с. 69]. Эта оценка исключительной роли памяти сохранилась и в поздних работах.

В эволюции концепции памяти Жане можно проследить выделявшиеся ранее закономерности: значение исследования патологии и патологического метода, философский стержень осмысления, следование генетическому принципу. Философские идеи в разработке проблемы памяти были важны как ни в какой другой сфере. «Хотя он и старался не смешивать философские понятия и психологические теории, одна метафизическая идея все же проходит лейтмотивом через многие его работы: прошлое человечества сохранилось как целое, все, что существовало, существует и теперь и длится за пределами возможностей нашего постижения и понимания» [Ellenberger, 1970, p. 353]. «То, что мы называем прошедшим, то, что мы конструируем как прошлое, необязательно перестает существовать, необязательно исчезает. У нас нет этому доказательств. Когда мы проезжаем город на поезде, мы же не говорим, что его больше нет, едва он исчезает из поля зрения. Так почему мы утверждаем это в других случаях. Может быть, прошлое не исчезает, но продолжает длиться?» – одна из любимых идей Жане, не хотевшего верить в необратимость времени . Недаром он с таким интересом говорил о понятии чистого воспоминания А. Бергсона. “Это – одна из первых попыток опровержения вульгарного представления о «смертности» прошлого. Слова Бергсона “все создается, ничто не умирает” содержат в себе глубочайшую истину. … Без всякого сомнения, люди, которые когда-то изобрели телескоп, однажды сделают и более потрясающее открытие, которое я предлагаю назвать палеоскопом. Когда он попадет вам в руки, вы сможете увидеть прошедший день, который казался вам уже исчезнувшим, не существующим и который, возможно, предстанет вновь перед вашим взором со всеми деталями ваших действий. Вы также увидите и те действия и переживания, которые не запомнились, которые не оставили следа в вашей памяти. ... М-сье Бергсон оказался гораздо более смелым мыслителем: я только придумал название прибору, а он уже описал результаты его использования, рассматривая эти психические процессы как реальные психологические факты, существующие уже сегодня у всех людей, как если бы у него уже был палеоскоп. Думаю, что он создал иллюзию и палеоскопа у него не было, поскольку если б он его имел, я надеюсь, он бы показал его мне” [Janet, 1936, p. 155-156]. Палеоскоп – не столько техническое изобретение. Способность памяти, ее эволюция, направленная на овладение временем, также является своего рода палеоскопом. Прошлое сохраняется благодаря памяти. “Мы не знаем, существует ли время, если да, то как, но мы знаем, что человеческий разум создал память как попытку его преодоления» [там же, p. 168].

Одной из важнейших проблем первого цикла работ Жане 1886-1889 годов было изменения памяти. В «Психическом автоматизме» (1889) Жане выделял два ее вида: элементарную, чувствительную (воспоминание известного ощущения) и сложную, интеллектуальную (заключается в воспоминании сложных идей и может существовать у человека только благодаря дару речи) [Жане, 1913, с. 91]. Исследуя рудиментарные формы сознания, он большей частью имел дело с чувствительной памятью. Работая с Розой, одной из своих пациенток, Жане задался вопросом о причине возвращения исчезнувших, казалось бы, воспоминаний в сомнамбулическом состоянии. «Наяву … Роза страдала полной анестезией, и сознание ее не воспринимало ни одного мышечного или осязательного ощущения. В особенном сомнамбулизме, при котором всплывали исчезнувшие воспоминания, у Розы появлялась вдруг осязательная и мышечная чувствительность на правой стороне, тела, и она становилась лишь наполовину анестезичной» [Жане, 1913, с. 90]. Жане даже выделял особую фазу сомнамбулизма, при которой восстанавливается полная память и полная чувствительность, свойственная обычно вполне здоровому человеку, то есть состояние, когда нет более ни анестезии, ни амнезии.

Исследуя случаи расстройств элементарной памяти, Жане пришел к выводу, что существенным элементом воспоминания служит «образное воспроизведение ранее испытанного ощущения» [Жане, 1913, с. 91]. Память и ощущение, амнезия и анестезия тесно взаимосвязаны в понимании раннего Жане. Сложные психические явления у каждого человека в каждый момент его жизни слагаются из образов разных модальностей и их воспоминание зависит от воспроизведения соответствующих элементарных образов. «Если почему-либо образы эти не могут больше быть воспроизведены, то и все связанные с ними воспоминания исчезают и, хотя человек может еще мыслить и говорить при помощи новых образов, он уже не помнит больше прежних своих мыслей и слов. Если же сделается почему-либо возможным оживление старых образов, то в памяти субъекта вновь всплывут все прежние воспоминания. И это делается возможным лишь тогда, когда наступает прежнее состояние общей чувствительности. Запоминание или забывание сложных явлений зависит, следовательно, от большей или меньшей устойчивости общего состояния чувствительности» [Жане, 1913, с. 104], а изменения памяти – от колебаний чувствительности.

Связь памяти и общего состояния чувствительности очень интересна . Она нашла подтверждение и в современных исследованиях. В.В. Нуркова в книге «Свершенное продолжается: психология автобиографической памяти» пишет о примере такой работы, проведенной А. Азарян: «После трагического землетрясения в г. Спитаке (1988) выжившие дети из-за шока потеряли память. Извлеченные из-под обломков, они не могли вспомнить даже своих имен. Ничто не помогало. Анаид Азарян применила метод «знакомых запахов». Попытка воссоздать мир знакомых ребенку домашних запахов предполагала, что это восстановит и все другие утраченные элементы воспоминаний. Запахи свежеиспеченного хлеба, полевых цветов, домашних животных помогли преодолеть стену беспамятства, воздвигнутую пережитым шоком» [Нуркова, 2000, с. 14].

Изменение памяти может быть также связано с психической слабостью, приводящей к сужению поля сознания и трудностям синтетической функции психического. Жане выделял в психике человека два начала, дополняющих, а иногда и противодействуют друг другу: синтетическая, активная деятельность (сознание) и консервативная деятельность, способствующую дополнению прежних синтезов при наличии их части благодаря ассоциации идей и памяти (как привычке). Снижение функции синтетической деятельности приводит в увеличению консервативной: автоматические действия, память о которых у больных большей частью отсутствует, занимают существенное место, заменяя новые синтезы, необходимые для адаптации к изменяющимся условиям среды.

Наиболее ярко феномены психической слабости и сужения сознания Жане прослеживал на случаях истерии. Уже в ранних гипнотических экспериментах с Леонией Жане обращал внимание на факт диссоциации: испытуемая не осознавала, не помнила его инструкций, но выполняла очень точно. Жане подробно исследовал различия Леонии и ее alter ego (названное сначала Бланш, а затем Адриенна) и выяснил, что Адриенна чувствовала боль, к которой была безразлична Леония, видела объекты, которые не видела последняя. Жане характеризовал явления сомнамбулизма, исходя из особенностей работы памяти [Жане, 1913]. Он отмечал: 1) амнезию глубокого гипнотического состояния, 2) память о ранее пережитых сходных гипнотических состояниях, 3) память о состоянии бодрствования и менее глубоких гипнотических состояниях. Когда человек несколько раз попадает в определенное гипнотическое состояние, воспоминания группируются и образуют новый центр, вторую личность с ее собственными чувствами, идеями, памятью. Основная личность может и не знать о своем «ином» существовании. Работы Жане в этой области оказали влияние У. Джемса, в его представлении о том, что различия в памяти могут быть важным фактором дифференциации в случае множественной личности, а также что сохранная память является знаком сохранного «я» человека [Myers, 1986, с. 363].

Дальнейшее осмысление проблемы памяти происходило у Жане в связи с представлением о фиксированных идеях. Еще в работах моралистов описывались болезненные состояния, когда воспоминания об определенных событиях мучили человека и днем и ночью. В дальнейшем психиатры Моро де Тур, Бейарже, П. Брике, Ж.-М. Шарко изучали эту проблему и констатировали соответствие между определенными соматическими симптомами истерии и травматическими идеями и воспоминаниями. Эти исследования стали отправной точкой для Жане. Он проанализировал множество случаев истерического расстройства, показав, что они часто берут начало в травматических событиях, не связанных с физической травмой, но сопровождающихся сильными эмоциональными переживаниями. Амнезия оказывается своего рода «страхом помнить» [Janet, 1909], следствием невозможности ассимилировать тот или иной опыт, который, однако, продолжает свое существование в виде фиксированных идей. Соответственно, работа с этими травматическими воспоминаниями должна состоять не просто в раскрытии воспоминаний; необходимо их изменение, помещение в контекст опыта и реконструкция в нейтральные или содержательные повествования. Таким образом, в терапии память становится актом создания, а не воспроизведения, столь характерного для травматических воспоминаний [van der Kolk, van der Hart, Blurbridge; 1995].

Жане использовал три метода работы с травматическими воспоминаниями: нейтрализация, замена и рефрейминг (переструктурирование) [van der Hart, Brown, van der Kolk, 1989]. Первый метод состоял в повторном переживании и вербализации травматического опыта, начиная с наименее пугающих, и двигаясь к ассимиляции наиболее травматических событий. Для многих пациентов это было слишком болезненно, они не могли перевести травмирующее событие в нейтральное повествование. Давление в этих случаях могло вызвать увеличение сопротивления, усиление симптоматики. Наиболее успешным является случай Ирен (впервые описанный в "L'Amnesie et la dissociation des souvenirs par l'emotion» в 1904), которая не могла смириться со смертью матери. В сомнамбулическом состоянии она проигрывала события той ночи, когда умерла ее мать, и ее похороны. Сначала попытки ввести больную в гипнотическое состояние вызывали сильное сопротивление, и только через несколько месяцев Жане смог сконструировать вместе с Ирен вербальную память о травмирующем событии. С этого момента дела пошли на поправку. Метод замещения применялся, когда симптоматически-ориентированный гипнотический метод оказывался слишком поверхностным или тяжелым. Жане использовал замещение травмирующих воспоминаний на нейтральные или даже позитивные, изменяя когнитивную интерпретацию события или эмоциональную оценку. Работа с больными психастенией, охваченными чувством вины и пережевыванием того, что могло быть, если бы они повели себя иначе, требовала других методов. В этих случаях Жане апеллировал к вербальным воспоминаниям и пытался переформулировать их так, чтобы больной мог принять их. Вместо гипнотического замещения образов, он пытался помочь обрести уверенность и восстановить моральное равновесие. В случае Николь, 37-летней женщины, посттравматическое психастеническое расстройство развивалось в течение 12 лет. Еще до замужества у нее была неудачная любовная связь, и мысли о ее бывшем любовнике вызывали в ней состояние подавленности, тревожности, покинутости и вины. Со временем чувства сгладились, но она страдала от агорафобии, страхом умереть или выброситься из окна. Она рассказала мужу о случившемся, все еще не имея психологических средств справиться со своими переживаниями, и, задаваясь вопросом, достойна ли она жить? Можно ли изменить прошлое? Можно ли продолжать жить, как если бы ничего не произошло? Жане помог ей отнестись к ее прошлому поведению не как к преступному, аморальному, но болезненному, что было тоже тяжело, но Николь было легче видеть в себе пациента, чем преступника, и это помогло ассимилировать травматический опыт.

Ян Хакинг, размышляя над терапией травмы Жане и Фрейда, приводит интересное замечание. “Фрейд обладал страстным стремлением к Истине, глубокой скрытой Истине как самоценности, к ее отысканию, чего бы это ни стоило. У Жане не было такой Воли к Истине. … Жане лечил травматические неврозы, убеждая пациента, что травмы не было (разрушая воспоминание о травматическом событии). Он проделывает это со многими пациентами, приводя их вере в заведомую ложь» [Hacking, с. 195], абстрактная истина для него не имела значения. Заметим, что в этом состоял лишь метод замены травматических воспоминаний на нейтральные или позитивные. С точки зрения Хакинга, «Фрейд занимает противоположную позицию. Его пациенты должны были посмотреть Правде в глаза – такой, как ее видел сам Фрейд. Жане обманывал пациентов, Фрейд – самого себя» [там же, с.196]. Здесь, в области разработки знаний и методов о психической травме и травматических воспоминаний, по Хакингу, вспыхивает кризис, и Жане и Фрейд оказываются по разные его стороны. Возникает вопрос об истинности и достоверности знания о себе, конструируемого в процессе терапевтического вмешательства .

При исследовании феноменов низших форм психической деятельности чувствительная память играла важную роль. Но в более поздних трудах она практически уходит из круга мнестических явлений, а под воспоминанием подразумеваются лишь явления, которыми субъект может произвольно оперировать, воспроизводить в нужный момент, пересказать другому и т.д. Жане отрицал сведение памяти к трем операциям сохранения, воспроизведения, узнавания. Он неоднократно подчеркивал, что сохранение не тождественно памяти. Оно наблюдается и в неживой природе. Память отлична от привычки. Она отлична и от точного воспроизведения прошлого события, определяемого условиями, аналогичными тем, при которых реакция возникла впервые (как в знаменитом случае Ирен) . Память – не реминисценция . Акт памяти может быть совершен в связи с новым стимулом или обстоятельствами, отличными от первоначальной ситуации его появления [Janet, 1928б, с.145]. Узнавание же Жане связывал с механизмами работы памяти на высоком уровне развития. Память состоит в конструировании сокращенного образа события, которого, было бы достаточно, чтобы представить это событие не присутствовавшим при нем. Воспроизведение разворачивается в ответ на социальную стимуляцию – вопрос и не мешает адаптации к новым явлениям и не разрушает актуального поведения.

В отличие от Бергсона, полагавшего, что память сопровождает каждое восприятие, каждое действие, Жане говорил о памяти как о весьма редком феномене. Память оказывается для человека незаменимым средством преодоления пространства и времени, необходимого в процессе его жизни в социуме; она служит социальному индивиду. Память не нужна изолированному субъекту. Это знание прошедшего, которое обращено на другого или на самого себя; знание, отличное от механизма, лежащего в основе привычки животного («Если бы собака обладала памятью, – писал Жане, – она бы, вернувшись домой с прогулки, рассказала хозяйке: «Я встретила ужасную, плохо воспитанную собаку, которая наговорила мне массу грубостей»» [Janet, 1928, c.223]). Память маленького ребенка начинается, когда, например, переживая какое-то событие, он хочет рассказать о нем маме, но ее в данный момент нет рядом. И он откладывает действие. Акт запоминания является реакцией ребенка на отсутствие мамы в момент события. Второй акт памяти – припоминание. Ребенку необходимо соотнести и соединить воедино два действия (связанное с пережитым событием и общением с мамой) – такого рода действия, объединяющие две поведенческие линии, выделялись Жане в особую категорию и определялись как интеллектуальные. Они подчиняются сигналам, отличным от естественных сигналов внешнего мира; часто запускаются вопросом и имеет целью приобщить другого к событию, свидетелем которого тот не был. Представьте себе, писал Жане, мальчишку, подравшегося с приятелем. Обида, раздражение, горечь кипят в нем. На следующий день мама находит рваную одежду и спрашивает что произошло (сам вопрос не связан напрямую с дракой, в нем нет ни обидных слов, ни криков, ни отчаянных движений). И мальчик отвечает, что он подрался с приятелем. Это совершенно особое действие. Если борьба вызвана непосредственным присутствием нападающего, то данное действие не определяется текущим эмоциональным состоянием или объективной непосредственной стимуляцией. Несомненно, слова мальчика зависят от вопроса мамы. Их не было бы, если бы мальчик был один в комнате или его спросил кто-то другой, но, замечал Жане, ответ зависит не только от актуальных обстоятельств, но также определяется предшествующими событиями, дракой, произошедшей накануне. Действие памяти, рассказа о некотором событии, таким образом, разворачивается в ответ на социальную стимуляцию, оформленную в вопросе .

Сложные идеи и действия понимаются и сохраняются в памяти главным образом благодаря речи. Если человек не может рассказать либо другому, либо себе самому во внутренней речи, событие не входит в поле сознания, в саму ткань опыта, оно не сохраняется – акта памяти не происходит. Безусловно, такие события оставляют свой след (например, мнестические фиксации), но они существуют вне сознания, и проявляются в особых обстоятельствах, не зависящих от воли человека . Мы могли бы даже сказать, что иметь память о чем-то, по Жане, значит быть доступным сознанию.

Память, «знание прошлого в настоящем», представляет собой в силу этого довольно позднее образование в антропо- и онтогенезе. Ребенок до 3-4 лет не обладает ею, и в дальнейшей жизни существуют моменты, когда мы не имеем памяти (сон, эпилептический припадок). В конце жизни человек теряет память, тоже происходит и при многих болезненных состояниях.

Одной из важных особенностей концепции памяти в рамках психологии поведения, является генетический подход к ее изучению. Память, по Жане, имеет свою историю. Это не неизменная функция. Реконструкция развития памяти в антропогенезе – один из наиболее интересных моментов трактовки этой функции в концепции Жане. Ведь и сегодня работ по эволюции памяти, несмотря на распространенность проблематики памяти, очень мало [из переписки с Э.Тулвингом, 2003].

Этапы развития памяти.

Память берет начало в действии отсрочки, ожидания и расцветает с усилением социальных форм поведения. Первой формой памяти в собственном смысле этого слова является поручение. Поручение – это приказ выполнить акт запоминания. Оно может быть простым (ограничивается перемещением объекта, принесением его другому, отсутствующему в данный момент), но, когда объект слишком тяжелый, стесняющий движения, не дающий действовать привычным образом, человек вынужден использовать как технические, так и символические (язык, знаки) средства для достижения желаемого результата. Последние особенно удобны: их легко “перемещать”, и они сами становятся средствами воздействия. Вождь, обнаружив врага, говорит солдатам: «Направляйтесь скорее в левый угол лагеря, враг там». Он «перемещает» с помощью языка. Поручение становится не физическим, но словесным.

Новый этап развития памяти – воспроизведение некоторого сообщения. Представим себе ситуацию, в которой вождь говорит часовому, прибежавшему к нему с вестью о приближении врага: «Командира отряда здесь нет, он там вместе с войском, иди и передай ему то, что ты только что рассказал мне». Он дает вербальное поручение, и часовой передает его командиру, он должен его повторить. Воспроизведение стремится в точности повторить исходное сообщение или действие. Так действует ребенок, выучивший стишок и без устали его читающий, даже не понимая ни слова. Когда человек воспроизводит что-либо, он не говорит с другим, но совершает особое действие, которое, впрочем, вызвано социальной причиной.

Иногда отсутствующему требуется сообщить не только приказ, но и общую ситуацию, а для этого необходимо описание. Оно предполагает использование множества психологических изобретений, к которым человечество шло шаг за шагом. Важным этапом здесь явилось описание с помощью знаков: танца, жеста и мимики, рисунка и, наконец, слова. Наши воспоминания изменяются, преображаются, встраиваясь в дискурс. Словесное описание может быть быстрым, и это принципиально для памяти. Описанию не нужно длиться часами – его не будут слушать. Оно запускается вопросом. «Если вы меня спросите, понравилась ли мне долина Альп, она сразу всплывет у меня перед глазами. Но это описание не появилось бы без соответствующего вопроса», – писал Жане. Он относил описание к примитивной памяти, поскольку оно касается устойчивых объектов, предполагает их продолжающееся существование. Памяти как знания прошедшего, того, чего нет, не существует в ранних формах, исходящих из посылки, что объекты нашего припоминания продолжают существовать: когда часовой прибегает в лагерь и рассказывает вождю о приближающихся врагах, он не сомневается, что они все еще там, где он их видел. И только на довольно поздней стадии развития памяти возможно описание объектов, событий, которые могут и не быть там, где их видели в момент совершения акта запоминания. Элементарные формы памяти не предполагают исчезновения объекта, они предназначены для «борьбы с отдаленностью». И предстоит еще долгий путь до того момента, когда прошедшее окажется исчезнувшим. Но и тут память не потеряет своей связи с настоящим. Рассказ – поведение, которое учитывает как прошедшее событие, так и настоящее, осуществляясь в ответ на вопрос, задающийся здесь и теперь, таким образом оказываясь промежуточным между воспроизведением прошлого действия и восприятием настоящей ситуации. Составление и сохранение рассказа образуют ядро человеческой памяти.

В повествовании описываются уже не статичные объекты, но события. Оно имеет дело с тем, что существовало, когда мы были свидетелями этого события, но что может уже не существовать, измениться в настоящий момент. Примитивные формы памяти более утилитарны. Описание вдохновляет нас посетить достопримечательности, о которых нам рассказали. Повествование же не гарантирует нам, что мы найдем то, о чем в нем говорится. Общее правило сохраняет свою значимость: память передает некоторое событие тем, кто не пережил его, не присутствовал при нем. Она остается формой борьбы с отсутствием, а в случае повествования оказывается методом, помогающим человеку почувствовать причастность к событию.

Фабуляция (fabulation – выдумка, игра воображения) характеризуется тем, что не ищет истины, может не соответствовать реальному положению вещей. «Красиво не приврать – истории не рассказать» – говорится в поговорке. «Илиада» и «Одиссея» – истории Троянской войны, но рассказанные особым образом, как занимательный рассказ, в который поэт постоянно вносит свои добавления. И слушатель с упоением следит за разворачивающимися событиями, но он не задумывается об их истинности. Это история о прошлом, но она не отражает его исторически – она важна сама по себе. Фабуляция отличается богатством и сложностью. Она может состоять из нескольких частей, связанных друг с другом, где одна часть следует за другой, составляя некоторое единство. Время здесь соединено с пространством. Фабуляция постепенно становится повествованием о путешествии, принимает форму путешествия, перемещения в пространстве. Измышляющий человек располагает свой рассказ в порядке, соотносящимся с действиями, событиями, перемещениями. В Илиаде мы сталкиваемся с нескончаемой цепочкой битв, действий, путешествий, создающих необходимые для рассказа путевые знаки в пространстве.

Другая особенность фабуляции – единство эмоционального переживания, связывающего ее части воедино. Тех, кто слушал «Илиаду», охватывало чувство триумфа или ощущение битвы, которое они могли бы испытывать, находясь у стен Трои. Фабуляция апеллирует скорее не к действиям, но к переживаниям, чувствам (регуляторам действия). Характер переживаний, выделяющих различные части в фабуляции, позволяет выделить главы, он отделяет разные части рассказа друг от друга. В фабуляции содержится попытка вызвать у отсутствовавших во время события, те переживания, которые испытывали его участники: передать ощущение радости, триумф, горечи поражения, потери, которые бы испытал человек, присутствуй он сам при этих событиях. Чтобы добиться результата, Гомер должен был начать с начала, с положения вещей до троянской войны, дать почувствовать трудности, чтобы потом слушающий мог пережить триумф воинов. Рассказ должен заставлять ждать, как это происходит в жизни. Переживание не может быть навязано или появиться как-то вдруг, оно должно вырастать из предыдущих событий, действий.

Следующей важнейшей характеристикой фабуляции выступает появление некоторого порядка, своего временного «до» и «после», необходимого для конструирования времени, придающих фабуляции определенную свободу и гибкость: определение последовательности, ее знание дает возможность ее изменения.

И все же, по Жане, фабуляция еще очень далека от того, что мы привыкли называть памятью. Она создает события . И для современного человека, применяющего к воспоминанию критерий истинности, в фабуляции найдется существенный недостаток: существует ли событие, о котором оно повествует? какова степень точности его изложения, насколько оно соответствует реальному, истинному положению дел? Действие и рассказ в фабуляции относительно независимы. До некоторого момента наша память смешана, зависит от действия. Но к определенному этапу развития повествования, оно теряет эту связь. Образуется зазор между рассказом и поведением. Этот разрыв ярко проявляется в фабуляции. Она отрывается от почвы реального действия, теряет функцию побуждения к нему. Необходимым оказывается заново соединить слово и действие.

Настоящее (present) По Жане, наше знакомство со временем начинается не с настоящего, но с прошлого и будущего. Настоящее наиболее сложно и уязвимо. Ж. Ног замечает, что со времен Бирана сознание времени связывалось многими философами с активностью, действием воли (Nogue, 1932). Жане также связывал настоящее с особой активностью человека. Оно становится средством соединения рассказа с действием. Формула настоящего – рассказ о действии в самом процессе его осуществления . Действие должно быть переведено в форму рассказа и уже в этом новом качестве обосноваться среди других повествований, касающихся прошлого и будущего. Настоящее конструируется человеком (действие преображается в настоящее) в акте презентификации (термин появился в работе «Les obsessions et la psychastenie” (1903) и получил развитие в курсе лекций по памяти 1922-1923 и в книге «L’evolution de la memoire et le notion du temps” (1928)). Презентификация состоит не просто в рассказе о настоящем, но сопряжена с упорядочением вокруг этого рассказа повествований прошлого и будущего, с ним связанных, оно вбирает в себя недавнее прошлое и скорое будущее. Этот акт перешифровки действия в вербальную форму делает событие настоящего доступным памяти, частью личной истории человека.

Настоящее имеет длительность. Уже во времена Жане производились попытки ее определения. Результаты разнились от 0.08 с. до 3.6 с. По Бергсону, она определяется длительностью действия, по Жане, – длительностью рассказа в отношении производимого действия. Длительность для Жане изначально связана с действием, возникая вместе с первыми регуляторами действия, чувством усилия . Личное усилие, его более совершенный потомок, необходимо в конструировании длительности настоящего. Настоящее – вид рефлексии, обращенный к текущему. Иначе есть момент, но не настоящее, не длительность.

Если, изучая чувствительную память, Жане обращался в основном к случаям истерии с присущими ей ярко выраженными феноменами подсознательного, то, говоря о феномене настоящего, он использовал исследования психастении. Жане ввел понятие функции реальности, близкое к понятию «внимания к реальной жизни» (‘attention a la vie presente’) Бергсона. Больные психастенией испытывали трудность переживания реальности собственных состояний сознания, реальности явлений внешнего мира. Пациенты Жане обычно сохраняли достаточно подробные воспоминания, которым, однако, не хватало яркости, жизненности. «Их очень много, они наполнены множеством деталей, которые мне ничего не говорят, никак меня не волнуют». Больные без затруднений отвечали на вопросы, касающиеся как недавних, так и отдаленных событий, но делали поправку следующего типа: «То, что я рассказываю, не имеет никакого значения, это неправда, поскольку мне все это безразлично» [Janet, 1924, c. 8]. Несмотря на сохранность памяти, больные говорили об ее исчезновении.

Они также обнаруживали трудности оценки длительности. Больной Zd.: «Время ускользает от меня; когда меня спрашивают о длительности, я отвечаю наугад». «Время больше не существует для меня ни в какой форме. Для меня нет больше ни часов, ни лет, ни минут, мои часы все время показывают одно и тоже». События прошлого кажутся происшедшими очень давно: «Мне все кажется чрезвычайно удаленным». Жане выявил трудности восприятия целого ряда временных форм. Его пациенты также часто не способны были различать реальное и воображаемое. Один из наиболее интересных моментов концепции Жане как раз связан с анализом чувства реальности, его градаций, а также разграничения и смешения с воображаемым планом .

Следствием трудности настоящего является также феномен deja vu – ложного узнавания. Он сопровождается полной уверенностью в том, что событие уже происходило когда-то, без добавления условности («у меня такое ощущение», «мне кажется»). Так, увидевший буфер, опрокинутый поездом на вокзале Монпарнас, больной замечает, что ему кажется странным, что столько денег тратится, чтобы повторить одну и ту же сцену без особой на то причины. Дежа вю – это своего рода феномен удвоения. Наряду с актуальным восприятием существует и дублирующий это восприятие образ. Эти ощущения уже виденного и никогда не виденного Жане объясняет чувством неполноты, столь характерным для случаев психастении. Здесь имеет место смешение прошлого и настоящего, или, точнее, отсутствие настоящего. Deja vu появляется, когда необходимо усилие, особый акт внимания, как раз то, что столь важно в чувстве настоящего. У больных рассказ, необходимый для переживания настоящего, также сопутствует действию, но действию неполноценному, ущербному, плохо начатому и незаконченному. И это сразу сказывается в виде затруднения переживания реальности события.

Настоящее недоступно ребенку и сложно даже для взрослого. Жане приводил пример больных неврозами. По Жане, неврозы поражают высшую, развивающуюся часть функции. Таковой и является настоящее. Невротик не может с ним совладать. Он живет в прошлом, возвращаясь многократно к уже свершившимся событиям. Память для него – история, в которой он существует, когда ее рассказывает. Реальная же, практическая жизнь тревожит, беспокоит. Настоящее требует жизни и активного действия в данной конкретной ситуации, оно изменчиво, нестабильно. Поэтому именно функция реальности находится на вершине иерархии психических действий. Без нее действия «лишены остроты чувства реальности… смутные воспоминания без достоверности и радости настоящего» [Жане, 1911, с. 289]. Настоящее венчает иерархическую систему не только памяти, но и поведения в целом, представляя «схватывание» реальности. Недаром понятие о настоящем включает не только временной аспект, но и значение действительного, неподдельного, реального (дополнит. коммент. 8).

Оно требует полноценного действия , без подмены его действием, проигранным в воображении, и рассказа-повествования, глубинным образом связанного с ним. Эти жесткие требования часто бывают не под силу не только невротикам, но и в норме. Расстройства временной функции наблюдаются при разного рода психических нарушениях, травмах, болезнях. «Расстройства времени и функции реальности связаны с переживанием реальности и, таким образом, с памятью о ней» [van der Hart, Steele, 1997].

Память в форме настоящего оказывается актом вписывания события в систему других событий и переживаний. Настоящее становится одновременно и свидетельством и выражением того, что что-то действительно случается со мной именно сейчас, что я являюсь творцом этого конкретно действия. По отношению к нему ориентирована и автобиография, становящаяся отправной точкой идентичности личности. Здесь нет двух границ рассказа, как в историях о богах и героях – рождения и смерти. Но ключевым является именно точка настоящего, как пункт пребывания (прибытия и отправления), задающий ориентиры для рассказа и осмысления. У нас нет другого способа произвольного сохранения информации, кроме как памяти, функционирующей в форме рассказа. Личная память человека состоит из такого рода рассказов, которые в идеале должны быть ориентированы на настоящее, стягивающее рассказы, относящиеся к прошлому и будущему .

Проблематика настоящего и связанных с ним явлений вызывает сегодня все больше интереса. Поиск настоящего характерен для гештальт-терапии, основанной Ф. Перлзом, где бытие здесь-и-сейчас является одним из центральных понятий. Оно необходимо для установления полноценного контакта с миром. Одно из предлагаемых Перлзом упражнений, нацеленных на обретение переживания настоящего, состоит в сопровождении действий внутренним монологом. Например, «я иду», «я сажусь в метро» и т.д. Жизнь в настоящем требует полноценного контакта с миром. Многие работы нынешних представителей этого направления также центрированы на проблеме настоящего, стремясь переосмыслить ее. В частности, Полстер [Pоlster, 1985] говорит о феномене диссоциации, «вырванности» переживания из контекста жизни. Здесь-и-теперь опыт не должен нивелировать контекст, как фигура не существует отдельно от фона. При диссоциации, особенно в ее серьезных формах, резко затрудняется произвольный переход от фигуры к фону. Так, например, происходит у людей с множественными личностями, людей, находящихся в сильном депрессивном состоянии, когда их теперешний опыт вырван из всех предыдущих связей, из личностной истории. «Настоящее» у Жане, предполагающее связь как с недавним прошлым, так и скорым будущим, не совпадает с чистым «здесь-и-теперь» переживанием, оказывающимся, с нашей точки зрения, психологически бледнее и беднее «настоящего».

Другое психологическое направление, гуманистическая психология, клиенто – центрированная терапия, интересно использует вербализацию испытываемых человеком в данный момент чувств (по Жане, регуляторов действий). Эти констатации в основном направлены на собеседника. Они необходимы для построения открытых, доверительных отношений, для адекватной обратной связи. Терапевтическая техника активного слушания во многом построена именно на нем [T.Gordon 1970, 1975]. Я-послания нацелены на то, чтобы сообщить другому о своем актуальном состоянии, сделать свое переживание «видимым». Но довольно часто мы относим их и к себе («ух, как я зол!», «я боюсь», «я устала»). *Мы, однако, не нашли у Жане применение понятия настоящего не к действиям, а их регуляторам.

А в «Опроснике личностной ориентации» (Shostrom), используемом для исследования самоактуализации, компетентность во времени является главной шкалой, оценивающей тенденцию человека жить в настоящем, а не концентрироваться на прошлом или будущем [Хьелл, Зиглер; 524].

В когнитивной психологии изучение памяти и времени является крайне важной темой исследований. Так, существует гипотеза о выделении знающего сознания (примерно соответствует семантической памяти) и временного сознания (локализует событие на временной оси). Последнее тесным образом связано с эпизодической памятью. Больные с расстройством эпизодической памяти не помнят своего прошлого и не знают своего будущего, они не могут локализовать события своей жизни на временной оси, хотя свободно владеют абстрактными понятиями, связанными со временем [Dalla Barbara, 2000]. Когнитивными психологами делаются попытки изучения и восприятия настоящего, длительности. R.A. Block (1990) дает обзор подходов и методов изучения длительности. Выделяются две основные парадигмы исследования: проспективная и ретроспективная. В первой экспериментатор заранее уведомляет испытуемого о том, что его в последствии будут просить оценить длительность временного промежутка выполняемой экспериментальной серии. Во второй дается лишь общая инструкция по выполнению экспериментального задания, после выполнения которого испытуемого просят дать отчет о длительности. Было предложено несколько подходов к анализу восприятия длительности. Орнштейн (1969) полагает, что воспринятая длительность – когнитивная конструкция, основывающаяся на размере хранилища памяти. С точки зрения Блока (1978), Predebon’а (1984), различия когнитивного контекста и как следствие различные интерпретации стимула влияют на восприятие длительности, ее мнестическое отражение.

В настоящий момент получило широкое распространение другое направление исследований, связанное с понятием виртуальной реальности, информационных технологий. Если настоящее у Жане было ключом к полнокровному переживанию реальности, то в сфере информационных технологий оно скорее имеет дело с «не-реальным» [Lombard, Dinnen, 1997]. В активно изучаемом сегодня феномене присутствия действие во многом сводится к восприятию, проблема разграничения реального и вымышленного (формируемого посредством информационных технологий) становится как нельзя более острой.

Итак, понимание памяти Жане многогранно. Оно выросло в основном на материале патологии, но апеллировало и к другим областям психологического знания (детской психологии, социальной психологии, особенностям функционирования психики взрослого человека в норме). Жане начинал с исследования элементарной, чувствительной памяти, формулируя гипотезу об общей чувствительности как объяснительном факторе изменений, претерпеваемых памятью. В дальнейшем он перешел к изучение интеллектуальной памяти, рассматривая ее как сложное социальное действия, форму борьбы с отсутствием. И в ранних и в поздних работах «память выступает .. как особый аспект рассмотрения целостной психологической системы человека, анализ которой предполагает решение целого ряда до сих пор изолированных друг от друга психологических проблем – интегрированности личности, соотношения сознания и бессознательных явлений, оперирование человеком временными отношениями и многих других» [Анцыферова, 1969, с.178]. В «Психическом автоматизме» (1889) Жане говорил о двух силах психического: творческой и консервативной. Также и память у него играла двоякую роль, воплощает действие этих сил, как это удивительно похожим образом было выражено Бердяевым: «Победа над падшим временем есть победа памяти, как энергии, восходящей из вечности во время. Но память тоже обладает способностью окостеневать и объектироваться. И тогда память, вместо силы преображающей, делается силой инерции» (Бердяев, 1991, 288). Переход от пассивной характеристики памяти как консервативной функции, к активной как обеспечивающей синтез, чрезвычайно интересен в эволюции представлений Жане. Концепция памяти – одна из наиболее сильных и интересных у Жане как с общепсихологической, так и с философской и клинической точек зрения. Она не только дает ответы на некоторые вопросы, волнующие исследователей памяти и сегодня, но и ставит новые. Ю.М. Лотман как-то сказал: «Что нам с нашими бедными пятьюдесятью-восемьюдесятью годами жизни до этих вековых повторений? Есть кое-что. Потому что мы в нашей недолгой жизни включены в гораздо более длительную память. … слово "память" … одно из величайших понятий» [Лотман, 1994]. В творчестве Жане память раскрывается как особый процесс, не сводимым к сохранению, воспроизведению, узнаванию. Он говорил о Памяти, возникающей в особом социальном пространстве, преобразующей саму суть жизни.